---

Альманах «ГРАЖДАНИНЪ» №4
Автор Геннадий Ростовский

---

---

«Я к вам травою прорасту»…
Мои друзья ушли сквозь решето —
Им всем досталась Лета или Прана.
Естественною смертию — никто.
Все — противоестественно и рано.
                              Владимир Высоцкий

С семилетнего возраста Геннадий Шпаликов рос под присмотром матери. Сын погибшего на фронте офицера, он должен был стать, как и отец, офицером. Но судьба распорядилась иначе. Молодого человека отдали в Киевское суворовское военное училище. Гена получал отличные оценки по литературе, русскому и иностранным языкам. Точные и естественные предметы он называл «до невозможности адовыми». Стихи начал писать еще в первом классе. Во многих ранних подражал Маяковскому, который был его любимым поэтом.

При жизни не вышло ни одной книги Геннадия. Некоторые его стихотворения («По несчастью или к счастью», «Я шагаю по Москве», «Палуба») легко ложились на музыку, стали популярными песнями. После суворовского юноша поступил в Московское высшее военное командное училище, но из-за травмы ноги его комиссовали. В 1956 году он стал студентом сценарного факультета ВГИКа. Вместе с ним учились Андрей Кончаловский и Андрей Тарковский. В течение продолжительного времени они дружили.

В институте кинематографии Шпаликов быстро стал звездой. Его знали все студенты, он был общителен, блистал талантами, умел ладить с людьми, умел дружить, с ним было интересно. Несмотря на богемный образ жизни с веселыми посиделками, Геннадий много работал. Он вообще был чрезвычайно работоспособным человеком и, кроме того, имел счастливый дар писать быстро и легко. Нередко, когда после очередной вечеринки все прочие ее участники заваливались спать, Шпаликов садился за стол и ухитрялся за ночь написать десяток страниц нового сценария. На четвертом курсе он написал сценарий фильма «Причал» о Москве 1950-х. Картину должны были снимать друзья Шпаликова по ВГИКу. Но не сложилось. Чиновники посчитали сценарий «Причала» мрачным, непатриотичным и «лишенным большого общественного звучания».

Когда Шпаликов учился на последнем курсе ВГИКа, Марлен Хуциев предложил ему написать сценарий к фильму «Застава Ильича». Режиссер хотел снять картину о «шестидесятниках» и специально позвал молодого автора. Он решил, что Шпаликов, как представитель этого поколения, может достоверно передать чувства своих современников. «Заставу Ильича» завершили в 1962 году. Однако в Госкино первую версию не одобрили. Хуциеву посоветовали переснять некоторые сцены, а Шпаликову — переписать сценарий. Забраковал картину и Н.С. Хрущев: «Даже наиболее положительные из персонажей фильма … не являются олицетворением нашей замечательной молодежи. Они показаны так, что не знают, как им жить и к чему стремиться. И это в наше время развернутого строительства коммунизма, освещенное идеями Программы Коммунистической партии!» Фильм отправили на доработку и в 1965 году показали в сокращенном варианте с названием «Мне двадцать лет». А авторскую версию «Заставы Ильича» восстановили только в 1988-м.

В 1962 году Георгий Данелия попросил Шпаликова написать сценарий еще для одной картины о молодежи 1960-х. Поэт создал историю о метростроевце Кольке и его друзьях: монтажнике Володе Ермакове, призывнике Саше и продавщице ГУМа Алене. Сначала сценарий назывался «Верзилы», потом «Приятели», а затем — «Я шагаю по Москве». Картину, как и «Заставу Ильича», долго не хотели утверждать на худсовете «Мосфильма». Чиновники считали, что герои «шляются и ничего не делают». Всё же в прокат фильм вышел в 1963 году и стал очень популярным.

Из воспоминаний Георгия Данелия:

«Гена пришел ко мне домой с бутылкой шампанского. Идея уложилась в два предложения: «Дождь, по улице идет девушка босиком, туфли в руках. Появляется парень на велосипеде, едет за девушкой и держит над ней зонтик…» Так и решили снимать фильм о хороших людях. В тот же день мы с Геной придумали весь сценарий…»

Через три года Шпаликов дебютировал как режиссер. Для мелодрамы «Долгая счастливая жизнь» написал и сценарий. В главных ролях снимались Кирилл Лавров и Инна Гулая. В СССР картину по достоинству не оценили ни зрители, ни критики. Но на международном фестивале авторского кино в Бергамо фильм получил главный приз и хорошую прессу.

В 1966 году вышла еще одна лента по сценарию Шпаликова — «Я родом из детства». Герои фильма — дети, которые ждали возвращения своих родителей с войны. В 1990-х картину включили в список лучших фильмов, которые были сняты на студии «Беларусьфильм».

В 1971 году Геннадий написал сценарий для фильма «Ты и я», который сняла режиссер Лариса Шепитько. Фильм получил серебряную награду на венецианском кинофестивале и последнюю строчку по посещаемости в СССР.

Следующая лента по сценарию Шпаликова «Пой песню, поэт…» о Сергее Есенине получила всего шестнадцать копий. Ее почти не показывали в прокате. В те времена фильмы, как правило, печатались тысячными тиражами, и гонорар сценариста напрямую зависел от тиража. Для Шпаликова, надеявшегося расплатиться с долгами за счет потиражных выплат, эта новость стала тяжелым ударом.

В 1974 году Шпаликов пишет сценарий «Девочка Надя, чего тебе надо?». Текст получился трагическим. Завершив, Геннадий отправил его в Госкино, но ответа не получил. Он должен был быть рад, что ему с «Мосфильма» просто не ответили. А ведь могли и на Лубянку переслать…

Востребованность пошла на спад. За четыре года сценарист создал несколько десятков историй, но экранизировали только мультфильмы «Стеклянную гармонику» и «Жил-был Козявин». В письмах и дневниках Шпаликова начала семидесятых годов присутствует тема подведения итогов «…Успел я мало. Думал иной раз хорошо, но думать — не исполнить. Я мог сделать больше, чем успел. Не в назидание и не в оправдание это пишу — пишу лишь, отмечая истину».

Вспоминая последнюю встречу в Москве со Шпаликовым — за несколько месяцев до отъезда в эмиграцию — Виктор Некрасов свидетельствовал: «Он пил. Много. Очень много. Лечился. Недолечивался. Вшивал. Потом с помощью «друзей» за тридцатку взрезывал. И опять пил… Тогда, весной 1974 года, я чуть ли не силком сводил его к врачу. Он обещал выдержать до конца. Не выдержал. Опять запил». Проблемы с кинематографом привели к тому, что Шпаликов переключился на прозу. Начал писать роман, но завершить его не успел. Название романа — «Три Марины»: о Марине Цветаевой, Марине Освальд, жене убийцы Джона Кеннеди, и «просто Марине».

Женат Геннадий был дважды. Первой супругой стала коллега Наталья Рязанцева. По словам современников, на них было приятно смотреть, они были красивой, талантливой и многообещающей парой. Однако влюбленность вскоре прошла, а свидетельство о браке осталось. Супруги приняли решение развестись и пойти каждый своей дорогой. На пути Геннадия появилась Инна Гулая. Она выделялась неземной, даже ангельской красотой. Вскоре у супругов родилась дочь Даша. Это не помешало Шпаликову вернуться к любимому развлечению – застольям. Он выпивал с друзьями, позже присоединилась к вечеринкам Инна. Непростые отношения между супругами постепенно накалялись, усугубляло проблему отсутствие работы и безденежье.

Постоянные ссоры и скандалы не добавляли романтизма личной жизни Геннадия и Инны, поэтому супруг решил уйти из семьи. Существенных изменений это не принесло. Сценарист стал фактически бездомным. Жил то у друзей, то у случайных знакомых. Назревал трагичный финал.

Утром 1 ноября 1974 года Шпаликов поехал на Новодевичье, где открывалась мемориальная доска на могиле режиссёра Михаила Ромма. Он попытался выступить, но кто-то из высоких начальников отдал приказ «слова не давать». В Переделкино, где он проживал в последнее время, взобрался на второй этаж дома, свернул шарф в петлю и ушел из жизни в возрасте 37 лет.

Далее процитирую Павла Матвеева (автор пишет – это нечто вроде реконструкции, ссылка: https://clck.ru/Tx4tM )

«Под вечер 1 ноября 1974 года по подмосковному писательскому поселку Переделкино шел человек с непокрытой головой, в не застегнутом пальто с оттопыривавшимися карманами. На шее у него висел потрепанный шарфик. Подойдя к одной из дач, входивших в комплекс Дома творчества Союза писателей СССР, человек открыл дверь и стал подниматься по лестнице на второй этаж, одышливо приостанавливаясь на каждой третьей ступеньке. Ему было нехорошо, и уже давно.

На этаже он вошел в одну из комнат, запер за собой дверь, подошел к столу и вытащил из карманов пальто две бутылки сухого вина — не то «Ркацители», не то «Цинандали» — жуткая кислятина по рупь двадцать семь.

Поставив оба пузыря на стол, человек сбросил пальто на пол и стал оглядывать комнату в поисках ножа. Обнаружив, срезал с одной из бутылок пластиковую пробку и, прильнув, сделал несколько глотков из горла. Оторвавшись, скривился, как от зубной боли. Поставил бутылку обратно. Всё-таки гадость невероятная, хотя и вино. Не надо было это брать. Надо было брать «Столичную» или хотя бы «Русскую», но ни на ту, ни на другую не было денег. Денег не было и на это дерьмо, которое он принес, но ему повезло занять их у приятеля. Он просил червонец, чтобы хватило на пару водяры, но приятель, верно просчитав, на что пойдут его деньги, в просьбе отказал. И сам предложил трешник. А что можно было взять на трешник? Только такую вот мерзость. Непонятно, как ее вообще люди пьют…

Взгляд человека заскользил по разбросанным по столу бумагам. Всмотревшись, он вял один листок и, беззвучно шевеля губами, прочитал про себя первые строчки стихотворения: «Чего ты снишься каждый день, зачем ты душу мне тревожишь…» Стихи были написаны пару дней назад, когда ему было особенно плохо. Необходимо было немедленно выпить, но выпить было нечего. И не на что. С деньгами вообще было из рук вон худо. Настолько, что в долг ему уже почти никто давать не хотел. Знали, что не отдаст, потому что не с чего. Никаких заработков у него уже несколько месяцев не было. За последний отправленный на студию сценарий не то что не заплатили — просто не ответили. Ну и хрен с ними…

Зацепившись взглядом за последнюю строку, человек положил лист на стол и, взяв карандаш, зачеркнул в ней одно слово. Последнее. Так стало лучше. Или не лучше… Подумав, он снова написал это слово — поверх только что зачеркнутого. Перечитав еще раз, в раздражении отбросил листок от себя подальше. И только теперь обнаружил, что все еще стоит, опираясь руками на стол, а с шеи у него свисает шарф. Про который, когда сбрасывал пальто, он просто забыл…»

«…Все его многочисленные друзья-приятели в мемориального характера фильмах и телепередачах в один голос говорят о Шпаликове, что он был — солнечный, искрящийся, ослепительно улыбающийся, добрый, щедрый, бескорыстный, с льющимся из глаз светом. И — такой конец…»

«Диссидентом Шпаликов не был. Против советской власти открыто никогда не выступал, никаких «крамольных» писем не подписывал, а за анекдоты, под выпивку рассказываемые, при Брежневе, в отличие от его предшественников, уже не сажали. Поэтому и похоронен он был на престижном Ваганьковском кладбище, и на само его имя никакого табу наложено после смерти не было. То есть ни из титров фильмов его не вырезали, ни написанные стихи и тексты к песням под запрет не попали…».

Через 16 лет после смерти бывшего мужа Инна Гулая скончалась от передозировки снотворным. Ей было всего 49 лет.

Похоронен Шпаликов на Ваганьковском кладбище. В память о нём в 2005 году создан документальный фильм «Людей теряют только раз». Позже появилась ещё одна лента — «Геннадий Шпаликов. Жизнь обаятельного человека». В интернете есть сайт, посвящённый его памяти: http://www.shpalikov.ru/

Такая вот судьба. Недолгая и несчастливая…

---

Стихи Геннадия

* * *

(Песня из пьесы)

Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришел к вам в черном фраке,
Элегантный, как рояль.

Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.

Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.

Расположен книзу дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
Я все думал, думал, думал —
Убивать, не убивать?

И от сырости осенней
Дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
У моих красивых ног.

Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами —
Элегантный, как рояль.

1959г.

Источник: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Геночка

Москва, июль печет в разгаре,
Жар, как рубашка, к зданиям прилип.
Я у фонтана, на Тверском бульваре
Сижу под жидковатой тенью лип.

Девчонки рядом с малышом крикливым,
Малыш ревет, затаскан по рукам,
А девочки довольны и счастливы
Столь благодатной ролью юных мам.

И, вытирая слезы с мокрой рожи,
Дают ему игрушки и мячи:
«Ну, Геночка, ну перестань, хороший,
Одну минутку, милый, помолчи».

Ты помолчи, девчонки будут рады,
Им не узнать, что, радостью залит,
Твой тезка на скамейке рядом
С тобою, мальчуган, сидит.

И пусть давным-давно он не ребенок,
Но так приятно, нечего скрывать,
Что хоть тебя устами тех девчонок
Сумели милым, Геночкой назвать…

1954 г.

Песня (С паровозами и туманами…)

С паровозами и туманами
В набегающие поля
На свидания с дальними странами
Уезжаем и ты и я.

Уезжаем от мокрых улиц,
Безразличия чьих-то глаз,
Парусами странствий надулись
Носовые платки у нас.

Мы вернемся, когда наскучит
Жизнь с медведями, без людей,
В город мокрый и самый лучший,
В город осени и дождей.

1955 г.

* * *

Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

***

Рио-рита

Городок провинциальный,
Летняя жара,
На площадке танцевальной
Музыка с утра.
Рио–рита, рио–рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

Ничего, что немцы в Польше,
Но сильна страна,
Через месяц — и не больше —
Кончится война.
Рио–рита, рио–рита,
Вертится фокстрот,
На площадке танцевальной
Сорок первый год.

* * *

Бывает все на свете хорошо,-
В чем дело, сразу не поймешь,-
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь.

Мелькнет в толпе знакомое лицо,
Веселые глаза,
А в них бежит Садовое кольцо,
А в них блестит Садовое кольцо,
И летняя гроза.

А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти еще смогу
Соленый Тихий океан,
И тундру, и тайгу.

Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю, с кем,
Но если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве.

* * *

В темноте кто-то ломом колотит
И лопатой стучится об лед,
И зима проступает во плоти,
И трамвай мимо рынка идет.

Безусловно все то, что условно.
Это утро твое, немота,
Слава Богу, что жизнь многословна,
Так живи, не жалей живота.

Я тебя в этой жизни жалею,
Умоляю тебя, не грусти.
В тополя бы, в июнь бы, в аллею,
По которой брести да брести.

Мне б до лета рукой дотянуться,
А другою рукой — до тебя,
А потом в эту зиму вернуться,
Одному, ни о ком не скорбя.

Вот миную Даниловский рынок,
Захочу — возле рынка сойду,
Мимо крынок, корзин и картинок,
У девчонки в капустном ряду

Я спрошу помидор на закуску,
Пошагаю по снегу к пивной.
Это грустно, по-моему, вкусно,
Не мечтаю о жизни иной.

* * *

В.П. Некрасову

Ничего не получалось,
Я про это точно знал,
Что всегда доступна частность
И неведом идеал.

Я его однажды видел —
Не во сне, а наяву,
Появился в лучшем виде,
Повалился на траву.

Мы во Внукове лежали,
Отменялся самолет.
Ничего уже не жаль мне,
Жалко вот,

Жаль мне только,
Жалко только
И тогда, да и теперь —
Ничего не знаю толком
О тебе и о себе.

1963 г.

* * *

Я шагаю по Москве,
Как шагают по доске.
Что такое — сквер направо
И налево тоже сквер.

Здесь когда-то Пушкин жил,
Пушкин с Вяземским дружил,
Горевал, лежал в постели,
Говорил, что он простыл.

Кто он, я не знаю — кто,
А скорей всего никто,
У подъезда, на скамейке
Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,
На Арбате дом жилой,-
В доме летняя еда,
А на улице — среда
Переходит в понедельник
Безо всякого труда.

Голова моя пуста,
Как пустынные места,
Я куда-то улетаю
Словно дерево с листа.

1963 г.

* * *

Марианне Вертинской

Выпей со мной, Марьяна,
Из моего стакана.
Пусть тебе снится
Светлая Ницца
И заграница, Марьяна.
Кошки на мягких лапах,
Твой знаменитый папа.

* * *

П. Финну

Друг мой, я очень и очень болен,
Я-то знаю (и ты) откуда взялась эта боль!
Жизнь крахмальна,- поступим крамольно
И лекарством войдем в алкоголь!
В том-то дело! Не он в нас — целебно,
А, напротив,- в него мы, в него!
И нелепо ли бяше!- а лепо,
Милый Паша, ты вроде Алеко
И уже не помню кого,
Кто свободен руками, ногами,
Кто прощается с Соловками!
А к тебе обращается узник,
Алексеевский равелин…

* * *

Зубы заговаривал,
А теперь — забыл
Я секреты варева,
Травы ворожбы.

Говорю: дорога
Лучше к январю,
Что глазами трогал,
То и повторю.

То, что губ касалось,
Тронула рука,—
Это не казалось,
А наверняка.

Говорю: во плоти
Вижу существо,—
А во мне колотит
Жизни волшебство.

Зубы заговаривать,
Чепуху молоть,
Чтоб дорожкой гаревой
Убегала плоть.

Чтобы возле рынка,
В сборище людском,
Плавать невидимкой
В небе городском.

1973г.

* * *

Отпоют нас деревья, кусты,
Люди, те, что во сне не заметим,
Отпоют окружные мосты,
Или Киевский, или ветер.

Да и степь отпоет, отпоет,
И товарищи, кто поумнее,
А еще на реке пароход,
Если голос, конечно, имеет.

Басом, тенором — все мне одно,
Хорошо пароходом отпетым
Опускаться на светлое дно
В мешковину по форме одетым.

Я затем мешковину одел,
Чтобы после, на расстоянье,
Тихо всплыть по вечерней воде
И услышать свое отпеванье.

Декабрь 1973 г.

* * *

* * *

О рыжий мой, соломенный,
Оборванный язык,
Когда плывешь соломинкой —
Я к этому привык.

Собачья жизнь, собачья,
На этом берегу.
Но не смогу иначе,
Наверно, не смогу.

Апрель 1974

* * *

Людей теряют только раз,
И след, теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,
Он все равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернем,
Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,
Поговорим и стол накроем,
Весь дом вверх дном перевернем
И праздник для него устроим.

* * *

На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.

Пароход белый-беленький,
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали —
Целовались с тобой.

Пахнет палуба клевером,
Хорошо, как в лесу.
И бумажка наклеена
У тебя на носу.

Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.

* * *

Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна — спасение мое.

Я разучил ее теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.

Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке.

Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамерзшая река.

Все было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днем искал подобный выход,
И не нашел его нигде.

* * *

П. Финну

Почто, о друг, обижен на меня?
Чем обделен? Какими сапогами?
Коня тебе? Пожалуйста — коня!
Зеленый штоф, визигу с пирогами.

Негоциантку или Бибигуль?
Иль деву русскую со станции Подлипки?
Избу на отдаленном берегу
Иль прелести тибетской Айболитки?

Все для тебя — немой язык страстей
И перстень золотой цареубийцы.
Ты прикажи — и вот мешок костей
Врагов твоих и тело кровопийцы.

***

Садовое кольцо

Я вижу вас, я помню вас
И эту улицу ночную,
Когда повсюду свет погас,
А я по городу кочую.

Прощай, Садовое кольцо,
Я опускаюсь, опускаюсь
И на высокое крыльцо
Чужого дома поднимаюсь.

Чужие люди отворят
Чужие двери с недоверьем,
А мы отрежем и отмерим
И каждый вздох, и чуждый взгляд.

Прощай, Садовое кольцо,
Товарища родные плечи,
Я вижу строгое лицо,
Я слышу правильные речи.

А мы ни в чем не виноваты,
Мы постучались ночью к вам,
Как все бездомные солдаты,
Что просят крова по дворам.

* * *

То ли страсти поутихли,
То ли не было страстей,-
Потерялись в этом вихре
И пропали без вестей
Люди первых повестей.
На Песчаной — все песчано,
Лето, рвы, газопровод,
Белла с белыми плечами,
Пятьдесят девятый год,
Белле челочка идет.
Вижу четко и нечетко —
Дотянись — рукой подать —
Лето, рвы и этой челки
Красно-рыжей благодать.
Над Москвой-рекой ходили,
Вечер ясно догорал,
Продавали холодильник,
Улетали за Урал.

* * *

Эта улица тем хороша
Удивительной этой зимою —
Независимо и не спеша
Возвращается улица к морю.
Поверну за углом — а потом
Эту синюю воду увижу.
А потом? А потом — суп с котом,
Я не знаю, что будет потом,
Но я знаю, я понял, я — выжил.

* * *

Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.

Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит,
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю,
И достигает ваших глаз,
А я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки,
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.

А я — осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться —
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.

* * *

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.

А не то рвану по следу —
Кто меня вернет? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! —
Будет мама молодая
И отец живой.

* * *

В.П. Некрасову

Чего ты снишься каждый день,
Зачем ты душу мне тревожишь?
Мой самый близкий из людей,
Обнять которого не можешь.

Зачем приходишь по ночам,
Распахнутый, с веселой челкой,
Чтоб просыпался и кричал,
Как будто виноват я в чем-то.

И без тебя повалит снег,
А мне все Киев будет сниться.
Ты приходи, хотя б во сне,
Через границы, заграницы.

29 октября 1974

Источник: Шпаликов Г. Ф. Прощай, Садовое кольцо. Сборник стихов. Москва: ЭКСМО-Пресс, 2000.

---

Альманах «ГРАЖДАНИНЪ» №4
Автор Геннадий Ростовский